Избранныестатьи

Политика

Дракон в тумане

В этом году исполнится четверть века с тех пор, как Китай — да и весь мир — существует без Мао Цзэдуна, последнего и наиболее законченного, совершенного в своем роде тирана XX века. Ни бравый Фидель, ни Чаушеску не идут в сравнение с Великим кормчим. Политологи и психологи сходятся во мнениях: Мао являет собой клинически наглядный тип тоталитарного вождя. «Сталин и Мао слушают нас»,— пели школьники конца сороковых. Похоже, слушают и поныне...

Теоретическое наследие Мао давно устарело — да и теоретиком он, как большинство коммунистических вождей, был никаким. Его единственная теория, тут же осуществлявшаяся на практике,— это наука управления народом, оболванивания его, тотального и непрерывного промывания мозгов. И эта «наука страсти нежной» — страсти, которую вождь внушал своему народу,— востребована и поныне.

Мальчик со спичками

Мао родился 26 декабря 1893 года в деревне Шаошань, в южной провинции Хунань. Его отец сумел выбраться из нищеты, торгуя в своей маленькой лавке самым необходимым для крестьян — солью, спичками и керосином. Правда, грамоте Мао Жэньшэн так и не выучился, поэтому и послал старшего сына в школу, чтобы тот вел запись доходов.
Мао Цзэдун рос крупным, здоровым мальчиком — позже его рост достигал 177 сантиметров, что для китайца очень много. Часами мечтал о чем-то, валяясь на травке, да зачитывал до дыр жизнеописания древних императоров, испещряя поля жирными пометами.

Мао Жэньшэн решил женить сына — появятся дети, придется заботиться о голодных ртах. Сам процесс 14-летнему Мао понравился, но он был полной противоположностью Митрофанушке: хотел не жениться, а учиться. Поэтому просто сбежал из дома и уже не вспоминал ни о юной жене, ни о рожденной ею дочке.

Мао окончил школу, потом педагогическое училище. Учителя не могли нарадоваться его прилежанию — юноша не просто конспектировал сочинения конфуцианских мудрецов, но и заучивал их наизусть. Однако в своей крохотной каморке в общежитии он штудировал совсем другие книги — брошюры Маркса и Кропоткина. Вера в народ причудливо соединилась у него с убежденностью в том, что народ пропадет без твердой власти. Маркс учил, что власть должна принадлежать пролетариату — а разве он, Мао, не пролетарий?

Восхождение наверх будущий вождь разумно решил начать со столицы. Устроившись в библиотеку Пекинского университета, он перезнакомился с левыми профессорами и для начала соблазнил дочь одного из них. Женившись на Ян Канхой, Мао обеспечил свое положение в только создаваемой Компартии Китая.

Мао в горках

В 20-е годы Мао Цзэдун покрупному прокололся, вступив в националистическую партию Гоминьдан. В то время гоминьдановцы и коммунисты сотрудничали, и Мао доверял Чан Кайши до последнего. Ему нравился национализм гоминьдановцев, их вера в величие прошлого и будущего Китая. Но тут Чан решил сменить курс и начал отстреливать коммунистов как бешеных собак. Среди погибших были жена Мао, его брат и сестра. Однако Мао переживал не только за судьбу родственников — его пугали обвинения в «правом уклоне».

С испугу он решил показать себя левейшим из левых и поднял почти безоружных крестьян на восстание. С горсткой бойцов Мао бежал в горы Цзиньганшань, где местные бандиты приютили его и помогли пережить суровую зиму. Весной Мао расстрелял своих спасителей и объявил горы «советской республикой». Постепенно к нему стали стекаться партизаны со всего Китая.

В начале 30-х армия Мао была признана в Москве как главная революционная сила Китая. Он ушел в горы с темным клеймом предателя, а спустился с них вождем китайских коммунистов.

О пользе грязной воды

В руководстве компартии были люди умнее и образованнее Мао, но он лучше всех умел бороться за власть. Его любимой тактикой всегда было выжидание, оттягивание важных решений. В этом он следовал китайской мудрости: «Жди у реки, и течение пронесет мимо тебя труп врага».
«Мао» — по-китайски «кот», и Председатель действительно напоминал большого, важного и коварного кота. Он мог быть мягким и обходительным, легко очаровывал людей и так же легко подчинял их волю. После этого они сносили любые капризы и придирки, на которые вождь был большим мастером.

У него было и другое средство добиться верности — знание тайных человеческих слабостей. Он отмахивался, когда ему доносили, что партийные бонзы крадут, развратничают, берут взятки. «Рыба живет только в грязной воде,— говорил он.— В дистиллированной она жить не может».

Как и большинство тиранов, Мао писал стихи — о бурях, о яростной борьбе, о бессмертии героев. В борьбе он видел смысл жизни, а люди были для него только союзниками или противниками. Известно его изречение: «Народ — это чистый лист бумаги, на котором можно писать любые иероглифы».

Есть все основания утверждать, что власть не была для него самоцелью: в такой конфуцианской, покорной, эталонно-азиатской стране, как Китай, он мог бы ограничиться захватом власти и бесконечно долго править, не придумывая никаких «больших скачков» и «культурных революций»,— править, как вожди советского застоя. Но Мао был истинным революционером, одержимым то одной, то другой манией: то мечтал превратить аграрный Китай (92% населения — крестьяне) в великую индустриальную державу, то требовал за год покончить с наследием старой культуры. Конечной его целью было мировое господство китайцев: «Земля будет нашей, а до солнца нам добираться пока рановато».

Философия в бассейне

Мао был болезненно подозрителен и даже на вершине власти боялся заговоров и покушений. Он не любил оставаться на одном месте и постоянно ездил по стране в личном поезде в сопровождении охранников, слуг и наложниц. Останавливался только в специально выстроенных резиденциях, где всегда наличествовал запасной выход. Не раз он со всей многочисленной свитой внезапно покидал подозрительное место. Его еду всегда пробовали специально назначенные люди. Купался он только в бассейне в своей пекинской резиденции — в других местах вода могла быть отравлена. Впрочем, Мао предпочитал не мыться, а согласно древней методике обтираться влажным полотенцем. Вместо чистки зубов он, тоже по советам древних, полоскал рот чаем. Спал только на своей огромной деревянной кровати, которую возил с собой во все поездки, даже за границу.
Проповедуя аскетизм, сам Мао ни в-чем себе не отказывал. Правда, в еде и одежде он был довольно скромен. Даже на официальных приемах появлялся в знаменитом синем френче (такие же френчи носили практически все горожане Китая — украшая их непременным значком с изображением Мао) и в тапочках на босу ногу. Один советник так надоел ему просьбами надеть фрак и галстук, что Мао отправил его в отставку, а потом и в тюрьму.

До конца жизни Председатель ел жирные и острые блюда и курил, хотя к спиртному был равнодушен. Непременным требованием его к любому блюду (сладкого он не признавал вообще) было большое количество красного перца: «Все настоящие революционеры любят красный перец. Я уверен, что и Ленин любил бы его, если бы попробовал».
Больше перца, однако, он нуждался в бассейне — порой плескался в воде понесколько часов и утверждал, что там к нему пришли все его философские идеи. В 70 лет Мао, решив продемонстрировать нации свое отменное здоровье, переплыл широченную реку Янцзы — советские газеты врали, что снизу его поддерживали аквалангисты, но вождь и сам прекрасно умел держаться на воде.

Правда, любил он не только явить граду и миру свою отличную физическую форму, но и пожаловаться на физическую дряхлость: это был отличный способ активизировать потенциальных наследников, заставить их подраться за власть — да тут же и устранить. Поговаривали, что и Борис Ельцин нередко преувеличивал свои недомогания — с той же целью...

В молодости он любил шумные праздники, но потом усвоил привычки китайских императоров, которые показывались народу только раз в году. «Красное солнышко» (впрочем, и сравнение с солнцем казалось китайцам чересчур бледным — солнце-то всходит и заходит, а идеи Мао вечно излучают свой свет) появлялось перед толпой демонстрантов дважды — 1 мая и 1 октября, в день создания народной республики. Только в разгар «культурной революции» Мао изменил своим привычкам и восемь раз выступил перед хунвейбинами, которых пригоняли на Тяньаньмэнь группами по два миллиона. В 70-е старый и больной Мао появлялся перед китайцами только на тщательно отретушированных фотографиях.

Писать Мао не любил — предпочитал устную речь и, как истинный вождь, не мог остановиться по три-четыре часа. Отвечая на крошечный частный вопрос, он заводился так, что уже не мог уняться; пресловутый «цитатник» — красная книжечка из 150 страниц — состоял в основном из фраз, надерганных из его устных выступлений.
Потакание самым низменным инстинктам плебса, старательное выкорчевывание всего естественного, живого, человеческого: любви к родителям, детям, предкам, чтению,— нигде вся эта непременная атрибутика диктатуры-ХХ не находила такого полного выражения, как в цитатнике, самой тиражной книге прошлого века (суммарный тираж на всех языках мира 300 миллиардов — Ленину такое не снилось).

Редиска Мао

Мао только два раза в жизни выезжал за границу — и оба раза в СССР. Советский Союз долгое время был «великим другом» и «старшим братом», что вызывало у вождя подспудное раздражение. Он восхищался Сталиным, а тот не доверял ему и называл «редиской» — красным снаружи и белым внутри. Мао не мог простить русским то, что в середине 30-х они отказали ему в помощи и поддержали режим

Чан Кайши. На то был свой резон — коммунисты не желали воевать против японцев, сберегая силы. А Чан хоть и плохо, но сдерживал японскую армию, не давая ей обрушиться на СССР.
А потом, во время войны в Корее, Сталин отказался дать китайцам атомную бомбу, которую те собирались обрушить на американских агрессоров. Советского вождя пугала воинственность Мао, который заявил: «Даже если в атомной войне погибнет половина населения планеты, из оставшихся большинство будут китайцами». Сталина эта арифметика не устраивала.

Однако в Китай все же потоком текли советские кредиты, оборудование, специалисты: как-никак самая населенная соцстрана в мире! В обеих странах пели песню со словами «русский с китайцем братья навек». Китайцы держались с советскими братьями вежливо, но отчужденно, в свою жизнь не пускали. Тех, кто имел глупость слишком уж подружиться с советниками из СССР, отсылали на «трудовое перевоспитание».
Отношения совсем испортились при Хрущеве. Мао во всеуслышание обзывал Никиту Сергеевича идиотом, ведь тот осудил культ Сталина и — косвенным образом — культ самого Великого кормчего. Чтобы задобрить союзника, Хрущев передал ему секрет атомной бомбы, после чего довольный Мао окончательно порвал отношения с великим другом. Теперь он несколько скорректировал свой знаменитый тезис: «Даже если в будущей войне погибнет половина китайцев, то погибнут и все советские ревизионисты».

В 1969-м дело дошло до военных столкновений между бывшими братьями — сначала на никому не нужном островке Даманском, потом в Богом забытом ущелье в Казахстане. Начальник советского Генштаба публично пригрозил ядерным ударом по Китаю. «Ройте глубокие убежища»,— призвал Мао, и китайцы взялись за лопаты. В случае воздушной тревоги все население Пекина (на тот момент около 5 миллионов человек) могло спуститься под землю в течение трех минут. Козни «ревизионистов» стали лучшим поводом для расправ с неугодными. Когда понадобилось убрать любимого соратника Мао министра обороны Линь Бяо, его усадили в самолет и уронили на территории Монголии — опальный маршал якобы собирался сбежать в СССР.

Большой заскок

Мао Цзэдун всегда любил эксперименты. Став в 1949 году председателем правительства Китайской Народной Республики, он мог вволю экспериментировать на миллионах живых людей. Сначала это была «борьба за восстановление», потом «большой скачок», «культурная революция», «критика Линь Бяо и Конфуция»... На каждом этапе проводились бесконечные митинги, поиск и разоблачение «врагов», «критика и самокритика» — все, что нужно для хорошенькой национальной истерии...

Часто действия Мао выглядели просто бессмысленными — например, знаменитая кампания против воробьев. Специальная директива ЦК предписывала не давать воробьям садиться, пока они не упадут от изнеможения, а потом убивать их. Каждый китаец обязан был сдать мешок, доверху наполненный трупами воробьев, мух, мышей и крыс. Однако весь этот идиотизм имел четко продуманный смысл: отучали народ мыслить самостоятельно, заставляли слепо повиноваться самым нелепым приказам вождя.

Сразу после прихода к власти Мао заявил, что пять процентов китайцев, или 30 миллионов человек, являются врагами народа. Часть из них истребили сразу, выдав каждому городу и деревне разнарядку на количество разоблаченных и расстрелянных врагов. Для выявления остальных Мао объявил: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают все учения». Тех, кто по наивности вылез с критикой Кормчего, отправили в «лаогай» — китайский ГУЛАГ, где «перевоспитывали» тяжелым трудом и голодом. В свободное время зэков заставляли каяться в своих ошибках и заучивать цитаты из Мао. Вопреки логике после этого врагов по-прежнему осталось пять процентов.
Это ведь именно враги помешали Мао совершить «большой скачок», во время которого крестьян оторвали от плугов и заставили выплавлять железо в самодельных печах. Результатом стал самый страшный в китайской истории голод, от которого умерло 30 миллионов человек. Соратники подвергли Мао резкой критике, и он даже — в лучших традициях Ивана Грозного — пожелал уйти в отставку с поста главы государства, сохранив за собой лишь лидерство в партии.

На первый план вышли «правые» — новый председатель Лю Шаоци и секретарь ЦК Дэн Сяопин. Наступила кратковременная китайская «оттепель». Однако через несколько лет Мао совершил свой коронный «кошачий прыжок», жестоко отомстив всем обидчикам. Видимо, в целях экономии он поручил расправу с врагами не органам, а обычным школьникам 12—15 лет, гордо назвавшим себя «хунвейбинами» — «красными стражами». Опора на собственные силы, мировое господство, отрицание культуры — все лозунги «культурной революции» привлекательны для инфантилов и в этом смысле бессмертны...
Для начала школьники, естественно, разделались с учителями — их забивали до смерти, требуя признаться в «восьми черных грехах», из которых главным был «обман Председателя Мао». Потом банды хунвейбинов вышли со школьных дворов на улицы. Они срывали с прохожих заграничную одежду, брили наголо тех, кто носил модные прически, разбивали витрины магазинов.

Когда хунвейбины уничтожили всех реальных или мнимых соперников вождя, настала и их очередь отправляться на «перевоспитание». Тех, кто сопротивлялся, окружили войсками и расстреляли из пушек. На опустевшей сцене грандиозного спектакля остался один Мао Цзэдун. Результат его экспериментов впечатлял: 60 миллионов китайцев погибли от террора и голода.

Тысяча девственниц

Мао свято верил в учение китайских мудрецов, которые связывали долголетие с сексуальной активностью. Даосы даже считали, что мужчина, который переспит с тысячью девственниц, достигнет бессмертия. Похоже, Мао стремился как раз к этому — до последних лет ему ежедневно приводили женщин (чаще всего молоденьких девушек из прислуги). Правда, под конец он ограничивался тем, что заставлял девиц растирать себя или обкладывался ими, чтобы согреться. Вокруг Мао образовался целый гарем, поскольку он не позволял своим любовницам выходить замуж. Приближенные вождя, входя к нему с докладом, смущенно отводили глаза, но самого вождя это ничуть не беспокоило.
Жены Мао относились к его любвеобилию по-разному. После гибели Ян Канхой он женился на юной красавице Хэ Цзичжэнь, но в одном из боев она была ранена в голову и сошла с ума. Следующей и последней женой кормчего стала шанхайская актриса по прозвищу Цзян Цин — «Голубой поток». Цзян выплескивала свой бурный темперамент, руководя «культурной революцией». Ее невежество, вспыльчивость и склочность стоили многим китайским деятелям культуры здоровья или даже жизни. После того как она призвала «обрушить молот на буржуазное искусство», хунвейбины молотком раздробили пальцы известному пианисту. Осмелев, Цзян пыталась поучать самого Мао, но получила немедленный отпор. Мао заявил, что устал от ее капризов, и несколько лет вообще отказывался видеться с ней.

Равнодушие Мао к собственным детям поражало даже его сторонников и соратников. Из двоих сыновей Мао от Ян Канхой один погиб на фронте в Корее, второй умер в сумасшедшем доме. Еще двое маленьких детей вождя пропали без вести во время «Великого похода». Позже во дворце Мао жили две его дочери и племянник Юаньсинь — сын убитого гоминь-дановцами брата. Вдобавок после смерти Великого кормчего множество женщин обратились в ЦК КПК с просьбой выдать им пособие на детей, отцом которых был Мао. Что любопытно, почти все они пособие получили: члены Политбюро хорошо знали привычки своего вождя.

«Не пора ли мне к Марксу?»

В 70-е годы железное здоровье Мао ослабело. Он страдал болезнью Паркинсона, часто не понимал, где находится и что делает. Летом 1976 года вождь перенес подряд три инфаркта. В его характере нарастали подозрительность и пессимизм. В одной из редких бесед с иностранным корреспондентом он однажды назвал себя «хэшан дасань» — одинокой обезьяной под зонтиком. Не раз повторял, что никому не верит. Как-то он спросил на заседании Политбюро: «Не кажется ли вам, что мне пора встретиться с Марксом?» «Нет, нет!» — закричали соратники. «Не верю!» — рассердился вождь. Его последние слова были загадочными: «Народ не поддерживает отмену приговоров». Между тем это политическое завещание свидетельствует об исключительной мудрости — о чем, впрочем, ниже.

Мао Цзэдун умер ночью 9 сентября 1976 года. Сыграв со своими товарищами последнюю шутку, он так и не назначил наследника. На власть претендовал премьер Хуа Гофэн, который показывал листок бумаги с автографом Мао: «Пока дело в твоих руках, я спокоен». Однако Цзян Цин потрясала другой бумажкой, где слабеющей рукой Кормчего было выведено: «Я был несправедлив к тебе». Споры длились до тех пор, пока 9 октября Цзян Цин и ее сторонников — «банду четырех» — не арестовали прямо на заседании Политбюро. Пока обе группировки грызлись друг с другом, к власти пробрался воскресший
из небытия Дэн Сяопин, который оказался единственным выжившим оппонентом Мао. Теперь он без лишнего шума развернул курс «великого кормчего» на 180 градусов и повел страну к «капитализму с коммунистическим лицом».

Впрочем, Дэн оказался достаточно умен, чтобы не развенчивать в глазах китайцев образ их любимого вождя. Тут-то и сбылось последнее предсказание Мао: народ не одобряет отмену приговоров и пересмотр прошлого. Старый лис Дэн изложил официальную точку зрения, в соответствии с которой Мао «на четыре пятых был прав и на одну пятую ошибался».

Тридцать лет китайцы носили одинаковые синие робы и одинаковые значки с портретом Мао Цзэду-на — Великого кормчего, Самого красного солнышка, Величайшего гения человечества. Просыпаясь, каждый китаец обязан был отбарабанить молитву «Мао чжуси ваньсуй» — «Десять тысяч лет Председателю Мао». Позже значки с Мао исчезли, а недавно был снят и двадцатиметровый портрет вождя на главной пекинской площади Тяньаньмэнь. Мавзолей, однако, цел и остается главной национальной святыней Китая — хотя, по предположениям многих иностранцев, вместо мумии там давно лежит восковая кукла: бальзамировали в Китае плохо, а обратиться за консультацией к советским ревизионистам не позволяла национальная гордость.
Хотя, если вдуматься, это очень в духе Мао: не важно, настоящий Мао Цзэдун или его кукла лежит в мавзолее. Главное — чтобы народ трепетал и поклонялся. «Дракон в тумане» — так называется специфический китайский стиль правления. Смысл его: подчиненные не должны понимать, откуда и куда движется дракон и на кого может напасть в следующую секунду. Обуреваемые страхом, люди волей-неволей подчиняются желанию дракона.

Как ни странно, в администрации нынешнего российского президента с уважением отзываются о самом принципе «дракон в тумане»: дескать, есть свой толк и в недосказанности. К тому же в России всегда любили нагнать страху на подчиненных, зная, что страх Божий — это начало премудрости. Правда, от драконовского Божий страх отличается как минимум отсутствием всякого тумана — у Бога наказание настигает не иначе как за грехи.

В тумане же в русском фольклоре обычно ходили ежики.

Источник: журнал Профиль, 5 марта 2001, Иван Измайлов,